Подстрочный перевод – Екатерина Кохановская.
Литературный перевод и научная редакция – Анна Федосова.
Доброе утро! Я весьма счастлив, что удостоен чести быть приглашенным сюда
сегодня, чтобы выступить на первом заседании вашей новой организации. Любое
устремление объединить людей и отнестись с уважением к нашей разности
заслуживает поддержки, и я очень рад возможности участвовать в ваших усилиях
здесь, в Украине. Я верю, что в этом зале достаточно места для того, чтобы мы
все относились к нашим различиям как к ценности, и это очень близко моему
сердцу.
И
я знаю, что это Оксана Любарец предложила создать организацию, которая
соберет людей, вдохновленных гештальт-терапией, и хочу посвятить свой рассказ
сегодня утром памяти об этом замечательном человеке.
Гештальт-терапия появилась в 1951 г. с выходом в свет книги Ф. Перлза, Р.
Хефферлина и П. Гудмэна «Гештальт-терапия: возбуждение и рост человеческой
личности». Фриц и Лора Перлзы уже работали над тем, что назвали «пересмотром
теории и метода Фрейда», опубликовав в 1947 г. совместный труд «Эго, голод и
агрессия». Гештальт-терапия возникла из этих двух плодотворных публикаций как
радикально новый подход к пониманию процессов человеческого роста и привычек,
которые препятствуют здоровому развитию и функционированию.
Контактирование и поддержка
В начале 1950-х и 1960-х гг. гештальт-терапевты произвели большое впечатление
на общество совей способностью вызывать впечатляющие осознания и быстрые
изменения в поведении их клиентов. Эти драматические изменения у клиентов были
мастерски продемонстрированы Фрицем Перлзом, переехавшим из Нью-Йорка на
Западное побережье США с целью популяризации нового терапевтического метода. И в
тот ранний период гештальт-терапия ассоциировалась с драматическими приемами,
благодаря которым возникали и воспроизводились мощные эмоциональные абреакции
(Абреакция (англ. abreaction); отреагирование; разрядка — термин в
психоанализе, означающий повторное переживание травматического события, с целью
дать выход избытку сдерживаемых эмоций. Иногда под абреакцией также имеется в
виду способ осознания подавленных травматических событий (Wiki). – прим. ред.).
Было признано, что эти методы были терапевтически полезными для нового
осознания клиентом изменений в способах контакта и роста. Это раннее
впечатление о гештальт-терапии в совокупности с рядом не вполне удачных
методов, стало причиной устойчивого негативного восприятия гештальт-терапии.
Эти методы стали называться западным стилем гештальт-терапии, и они отличались
от более медленного и спокойного стиля, который практиковала Лора Перлз,
оставшаяся в Нью-Йорке. Вопреки прогнозам, что эти два стиля станут разными
типами гештальт-терапии, расколовшись на восточный и западный стиль,
сосредоточенные либо на контакте, либо на самоподдержке, на полярности, которую
Ирвин и Мириам Польстеры (одни из первых приверженцев гештальт-подхода) назвали
континуумом «контактной поддержки», произошло следующее. Необходимость в
дополнительном времени и более глубоком изучении процесса этих эмоциональных
реакций привели к тому, что эти два «стиля» сблизились
Фундаментальные принципы
Основополагающие принципы, которые поддерживали этот новый подход к пониманию и
описанию развития человека, были неотъемлемой частью этих книг и обозначились
как:
Теория поля и организмическая саморегуляция (ОСМ).
Феноменология.
Диалог.
Клинические и методические разработки.
В течение десятилетий с 1950-х гг. в теории и практике гештальт-терапии было много
усовершенствований и изменений. Гештальт-терапии сейчас почти семьдесят лет. Я
упомяну некоторые из этих изменений, а затем сосредоточусь на двух относительно
недавних событиях, которые, как мне показалось, значительны для практики
гештальт-терапии.
Клинические проблемы
Дифференциация способов прерывания контакта стала более четкой, и были
добавлены новые их виды. Наряду с первоначальными пятью прерываниями,
описанными в первой книге – слиянием, интроекцией, проекцией, ретрофлексией и
эготизмом – добавлены другие, что приводит к признанию того, что прерывания
потенциально бесконечны и ограничены только творчеством клиента, который
создает их, чтобы обеспечить свое выживание в собственной, уникальной,
неустроенной и токсичной среде. Это также привело к пониманию того, что все
прерывания изначально являются творческими – они корректируются в полевых
условиях, которые мешают организмической саморегуляции. Работая с этим и
воплощая эти прерывания снова и снова, клиент усваивает этот процесс для
будущего контакта.
Десенсибилизация может рассматриваться как прерывание, но другого уровня.
Десенсибилизация происходит часто на предэгоическом уровне телесного онемения и
может включать любое непризнание возникающих потребностей организма. Внимание
было сосредоточено на физических ощущениях и awareness, благодаря работе с
телом, сосредоточению на дыхании, использовании чувств (ощущение вкуса,
обоняние, осязание, слух, зрение и т. д.). Атрофия, вызванная
десенсибилизацией, может привести клиента к серьезным и всеобъемлющим
проблемам. Я вернусь к этому позже в своем обсуждении стыда, который стал в
последние двадцать лет важной клинической темой.
Долгое время расстройства личности являлись предметом клинических исследований
гештальт-терапевтов. Г. Йонтеф и Э. Гринберг изучали клинические проблемы с
точки зрения гештальт-терапии. Элинор Гринберг, в частности, рассматривала
расстройства личности как «межличностный гештальт», и она назвала их
«адаптациями», а не «расстройствами» (Гринберг, личное общение). Э. Гринберг
определила пограничную, нарциссическую и шизоидную адаптации, вокруг которых
клиент организует межличностные переживания для управления потребностью в
любви, восхищении или безопасности соответственно.
Перенос и структура характера вновь вызвали интерес – как устойчивые отношения,
которые являются универсальными, например, как родительские (Л. Джейкобс), так
и характер и эффективность терапевтических отношений в целом. Терапевтические
отношения, как клиническое полотно, на котором клиент и терапевт выражают свое
участие в процессе реабилитации, стали признаваться (в отличие от многих
терапевтических подходов) как самая важная функция, связанная с эффективным
исцелением.
Клиническая проблема, на которой я хочу сосредоточиться сегодня – это
состояние, которое мы называем «стыдом». Его первичное проявление – это опыт
десенсибилизации, пустоты и отсутствия – отсутствия осознания организмических
ощущений. Эти события теперь рассматриваются как потеря первоначального
основания, опираясь на которое человек может назвать и подтвердить фигуру;
потеря безопасности, в которой клиент мог бы качественно сформулировать свою
потребность в подтверждающем контексте. Эта потеря опоры экзистенциально
переживается как чувство отсутствия места принадлежности – безопасного и
освященного места, в котором возможно подтвердить свои самые сокровенные
желания как соединяющие со средой. С точки зрения постмодернистов,
«непринадлежность» – это новая болезнь века. В ту пору клинические усилия были
сосредоточены на работе с клиентом в преконтакте, и были описаны Жаном-Мари
Робином и Джанни Франчисетти как «постмодернистский синдром» – хотя он
существует уже давно.
Процесс стыда кратко описывает Р. Резник – это нежелательный отказ от поддержки
среды. Есть ситуации (особенно в преконтакте), когда человек в большей степени
полагается на свою среду, чтобы организмическая потребность могла возникнуть
здоровым образом. Потребность требует благоприятной среды для того, чтобы ее
можно было признать и подтвердить, поскольку ее неоднозначность и зарождающаяся
нечеткость сформулированы на этапе преконтакта. Признание необходимости на этом
этапе очень уязвимо, и Значимый Другой обеспечивает окончательный смысл
возникающего опыта.
Если же Другой отрицает, не признает или игнорирует этот новый опыт, тогда
процесс десенсибилизации часто происходит на довербальном, предэгоическом
уровне. Тело не чувствует возникающей потребности, оставляя человека уязвимым и
неспособным идентифицировать основные потребности, а затем он идентифицируется
с мощным опытом пустоты, непринадлежности и никчемности, которые могут быть
описаны как экзистенциальное уничтожение.
Требование поддержки от Другого является безусловным (К. Роджерс упоминал об
этом) на этом этапе цикла контакта, и его отсутствие может быть разрушительным.
Для многих из этих людей их основа основ «застревает» в слиянии или
интроекциях, а не в их личной потребности. Они часто не обращаются за терапией,
если их интроекции и слияние являются частью доминирующей культуры, и они
просто испытывают общее чувство недомогания без четкого представления о том,
чего не хватает или, что могло бы восстановить чувство удовлетворения в их
неудовлетворительной жизни.
Бесспорный экзистенциальный опыт пустоты и бесполезности (без осознания личных
потребностей) можно охарактеризовать как эго-синтонный. Возникновение личной
потребности не имеет никакого смысла для того, кто научился десенсибилизировать
на таком раннем этапе. На языке гештальт-терапии тут определяет потребность
функция ego, а вовсе не id. Я бы предположил, что описанные Э. Гринберг
личностные нарушения происходят именно в этом, эго-синтонном состоянии.
Классически, различие между обсессивно-компульсивным расстройством и
обсессивно-компульсивным расстройством личности, например, состоит в том, что
первое классифицируется как состояние тревоги, которое является эго-дистонным,
а последнее следует воспринимать не как эго-дистонное, а. скорее, как структуру
характера, охватывающую всю личность. Следуя Э. Гринберг, я использую
взаимозависимость между расстройствами личности и нарушениями характера. Э.
Гринберг называет эти характерологические приспособления «межличностными
гештальтами», чтобы описать процесс, посредством которого люди выборочно
участвуют в тех аспектах межличностного поля, которые связаны с их самыми
глубокими межличностными желаниями и страхами.
Если терапевт обеспечивает безусловный опыт принятия в момент рассказа клиента
об ощущении им своей пустоты и бесполезности, то он предоставляет клиенту
возможность испытать новый опыт идентификации. В то время как в терапевтической
ситуации этот опыт переживается весьма болезненно и глубоко, происходит
перезагрузка процесса клиента, направленного на выяснение его неудовлетворенных
и насущных потребностей. Поэтому в преконтакте терапевт несет основную
ответственность за предоставление безусловной поддержки клиенту. Всеобъемлющая
поддержка парадоксальным образом позволяет клиенту начать постепенно обретать
навыки самоподдержки, а затем работа меняется в сторону большего сосредоточения
на функционировании ego, контактах, интроектах и других прерываниях
контакта, которые стали характерными для клиента. Это может быть болезненным и
длительным процессом – как для клиента, так и для терапевта.
Методологические вопросы
В дополнение к клинической концепции стыда, я также хочу коснуться еще одной
области гештальт-терапии, которая является методологической.
Истоки. Основная идея гештальт-терапии – это теория изменений. С момента своего
создания гештальт-терапия организовала свою методологию вокруг использования
так называемой «парадоксальной теории изменений», призванной облегчить
awareness. Вкратце, парадоксальная теория изменений гласит, что изменение
происходит, когда мы перестаем пытаться отгородиться от того, кто мы есть, и
полностью осознаем, кем являемся в текущий момент в данной ситуации – «являемся
собой здесь и сейчас». Этот процесс бытия находится в постоянном потоке и
изменяется. И если его оставить без движения в здоровом поле, то он
сопровождается здоровой организмической саморегуляцией (ЗОС). Когда поле
нездорово, процесс ЗОС прерывается, а процессы зарождения и завершения
гештальтов в поле нарушаются этими прерываниями. Изначально парадоксальная
теория изменений рассматривалась как приглашение гештальт-терапевта остановить
эти прерывания, чтобы поддержать более полное воплощение ЗОС. Поддержка
потребности и фрустрация прерываний означали «утрату рассудка и переход к
ощущениям» (в оригинале – «to lose your mind and come to your senses» –прим.
ред.).
Вкратце теория изменений гештальт-терапии Арнольда Бейссера гласит, что «изменение
происходит, когда человек становится тем, кем он является, а не когда он
пытается стать тем, кем не является». Импликация здесь заключается в том, что
попытки клиента измениться на самом деле являются проблемой сами по себе. Это –
прекращение подлинного существования, которое создает дискомфорт для клиента.
Из этого следует, что терапевт должен остановить это процесс, бросить ему вызов
и помешать избеганию, чтобы клиент мог попробовать что-то другое, новое и
подлинное. Это – ранний подход.
Новый подход. Методология гештальт-терапии эволюционировала от переноса (как
«пересмотра» психоанализа) к феноменологическому подходу, основанному на
технике, к тому, что сейчас описывается как диалогический подход к
терапевтическим отношениям. Целью гештальт-терапии всегда оставалась awareness,
но способ достижения этой цели с клиентом со временем изменился. Линн Джейкобс
проделала кропотливую работу в области концепции диалога в работе
гештальт-терапевтов. Это стало переломным моментом, и вместе с Ричардом Хейкнером
она опубликовала об этом книгу. Диалог, наряду с теорией поля и феноменологией,
теперь признан многими как один из трех столпов гештальт-терапии.
У диалога три важных практических элемента.
Во-первых, необходимо присутствие терапевта, выражающего подлинное и искреннее
сочувственное любопытство, без осуждения.
Во-вторых, терапевт обязан поддерживать эту открытость к диалогу, независимо от
способности клиента управлять этим с его стороны.
В-третьих, диалог подразумевает практику включенности терапевта в качестве
проводника для поддержания его позиции и основы для осведомленности о
реальности клиента.
Обратите внимание, что включенность – это не то же самое, что сопереживание (у
М. Бубера и К. Роджерса было интересное обсуждение этих различий), поскольку с
диалогической точки зрения можно только предположительно попытаться представить
себе опыт другого, но никак не ощущать опыт другого. Эмпатия, как в случае
ходьбы в чужой обуви, невозможна. Мы ходим в нашей обуви, и лишь пытаемся
представить, как дорога может ощущаться другим. Между «Я» и «Другим» существует
очень четкая граница – «Я и Он», «Я и Ты». В диалоге отношения «Я – Оно» и
отношения «Я – Ты» являются двумя способами существования в мире. Именно через
отношения «Я – Ты», подлинную и аутентичную встречу двух людей, может произойти
исцеление, а затем и терапевт, и клиент меняются в ходе этой встречи и общения.
Признание диалогического характера терапевтических отношений, конфронтации и
вызовов прерываний уступили место сочувственному, непредвзятому интересу
терапевта к клиенту.
Мне никогда не было ясно, как диалог, эта подлинная встреча двух людей, может
быть согласован с парадоксальной теорией изменений, что подразумевает, что
изменения происходят, когда терапевт может остановить прерывания, которые
приводят к тому, что клиент избегает осознания и правильного контакта. Мне
казалось, что диалог, эта подлинная встреча между двумя людьми, подтверждающими
друг друга, должен быть приостановлен, в целях фрустрации сопротивления
клиента. Мне казалось, что я прерываю отношения «Я – Ты», чтобы исследовать
клиента как объект в контексте его прерываний в отношениях «Я – Оно».
Сдвиг. Методологическое уточнение, на котором я сейчас остановлюсь – это
совместить по возможности диалог и парадоксальную теорию изменений. Поскольку
стыд клиентов вышел на первый план в большинстве клинических случаев
гештальт-терапии, более ранняя гештальт-терапевтическая практика фрустрации
сопротивления клиента привела к еще большему стыду и унижению достоинства
клиента. Это побудило меня переоценить более ранние выводы парадоксальной
теории изменений и понять, что она является более радикальной в своей
приверженности диалогическому подходу к отношениям «Я — Ты». Это фактически
позволяет применять парадоксальную теорию изменений с большим эффектом, чем
только в непосредственном общении с клиентом. Другими словами, идея о том, что
фрустрация является необходимым прерыванием диалогических отношений в
гештальт-терапии, неверна.
Обязательная поддержка присутствия – с сочувствием и непредвзятым любопытством,
готовность оставаться с фигурой, которая возникает между клиентом и терапевтом,
отказ от желания контролировать процесс или результат, признание разности
каждого из нас, отличия одного от другого – необходимы для поддержки и
поощрения клиента. Терапевт поощряет и поддерживает клиента, чтобы тот смог
полностью обозреть и сформулировать свою ситуацию, не опасаясь обесценивания.
Это позволяет клиенту полностью осуществить процесс бытия того, кем он
является, а не пытаться стать тем, кем он не является. Также, чтобы произвести
этот сдвиг в awareness, требуется немалая вера в процесс – как терапевта, так и
клиента.
Боб Резник (личное сообщение, октябрь 2017 г.) хорошо описывает этот процесс:
«Для меня диалог — это взаимодействие двух опытов, где различия могут привести
к awareness (в дополнение к ресурсу, а иногда и «исцелению» от самой встречи).
Нет необходимости пытаться остановить прерывание – скорее осознание (через
разность) может быть лучом солнечного света, позволяющим управлять
парадоксальной теорией изменений».
Это диалогическое отношение помогает клиенту более глубоко осознать и
представить всю его ситуацию здесь и сейчас, и, как это ни парадоксально,
именно это позволяет клиенту лучше осознавать свои возможности для перемен и
новые возможности для общения с другими.
Также важно заметить, как я уже упоминал в разделе о стыде, работа с
переживанием стыда клиента не завершается, как только будет обеспечена среда
для нового опыта в преконтакте, когда клиент сможет узнать о своих
потребностях. Кроме того, терапевт должен также обратиться к интроектам – этим
токсичным процессам среды, которые первоначально вызвали десенсибилизацию на
следующем этапе терапии – контактировании.
Это необходимый, следующий этап работы со стыдом.
Спасибо.
